Ученик убийцы - Страница 78

Я уставился на шута.

— Когда ты сидишь с открытым ртом, ты похож на рыбу, — заметил он. — Но конечно, твой отец отказался. Он сказал, что это будет выглядеть, как будто он официально признал своего бастарда. Но я вовсе не думаю, что дело было в этом. Скорее, это было бы опасно для тебя.

Шут сделал странное движение рукой, и у него в пальцах появилась полоска сушеного мяса. Я знал, что она была у него в рукаве, но все равно не мог понять, как он проделывает фокусы. Он бросил мясо на мою кровать, и щенок жадно схватил его.

— Ты можешь огорчить ее, если захочешь, — сказал шут. — Она чувствует такую вину за твое одиночество, и ты так похож на Чивэла, что все произнесенное тобой будет звучать для нее как вышедшее из его уст. Она как драгоценный камень с изъяном. Один точный удар, нанесенный твоей рукой, и она разлетится на кусочки. К тому же она немного не в своем уме, знаешь ли. Они никогда бы не смогли убить Чивэла, если бы она не согласилась на его отречение. По крайней мере, не с таким веселым пренебрежением к последствиям. Она это знает.

— Кто это «они»? — спросил я.

— Кто эти они, — поправил меня шут и вышел из комнаты.

К тому времени, как я подошел к двери, его уже не было видно. Я попытался нащупать его сознание, но не ощутил почти ничего, как если бы он был «перекован». Я содрогнулся при этой мысли и вернулся к Кузнечику. Он разжевал сушеное мясо и разбросал мокрые маленькие кусочки по всей кровати. Я смотрел на него.

— Шут ушел, — сказал я щенку.

Он вильнул хвостиком в знак того, что осведомлен об этом, и продолжал терзать мясо. Он был мой, он был подарен мне. Не просто конюшенная собака, за которой я ухаживал, а моя. Он находился вне сферы влияния Баррича. У меня было мало собственных вещей, кроме одежды и браслета, который дал мне Чейд, но щенок возместил мне все утраты, которые у меня когда-либо были.

Это был холеный и здоровый щенок. Шерсть его была сейчас гладкой, но она станет жестче, когда он повзрослеет. Когда я поднес его к окну, то увидел слабые цветные пятна на его шкурке — значит, он будет темно-тигровым. Я обнаружил одно белое пятнышко у него на подбородке и другое на левой задней лапе. Своими маленькими челюстями он вцепился в рукав моей рубашки и стал свирепо трясти его, издавая кровожадное щенячье рычание. Я возился с ним на кровати до тех пор, пока он не заснул крепчайшим сном. Тогда я перенес его на соломенную подстилку и неохотно занялся дневными уроками.

Эта первая неделя с Пейшенс была утомительной для нас обоих. Я научился всегда оставлять какую-то часть своего внимания с Кузнечиком, так что он никогда не чувствовал себя настолько одиноким, чтобы провожать меня воем. Но пока не выработалась привычка, это требовало некоторых усилий, так что иногда я бывал довольно рассеянным. Баррич хмурился из-за этого, но я убедил его, что всему виной мои занятия с Пейшенс.

— Не имею представления, что эта женщина хочет от меня, — говорил я ему на третий день. — Вчера это была музыка. Она два часа пыталась учить меня играть на арфе, морской свирели, а потом на флейте. Каждый раз, когда я был готов сыграть несколько правильных нот на одном из инструментов, она вырывала его у меня и требовала, чтобы я попробовал другой. Кончилось тем, что она поставила под сомнение мои способности к музыке. Сегодня утром это была поэзия. Она настроилась научить меня истории про королеву Хилселл Целительницу и ее сад. Там есть длинный кусок о всех тех травах, которые она выращивала, и для чего нужна каждая из них. И она все это перепугала, и сбила меня с толку, и рассердилась, когда я повторил ей ее собственные слова, и сказала, что я должен знать, что кошачья мята не годится для припарок, и что я издеваюсь нал ней. И когда она заявила, что у нее из-за меня разболелась голова и нам следует прекратить, я только обрадовался. А когда я предложил принести ей бутоны с куста дамской ручки, чтобы вылечить ее головную боль, она выпрямилась и сказала: «Вот. Я знала, что ты издеваешься надо мной». Я не знаю, как угодить ей, Баррич.

— А зачем тебе вообще нужно ей угождать? — прорычал он, и я оставил эту тему.

Этим вечером Лейси пришла в мою комнату. Она постучалась, потом вошла, сморшив нос.

— Ты бы лучше разбросал здесь побольше травы, если собираешься держать этого щенка в комнате. И пользуйся водой с уксусом, когда убираешь за ним. Здесь пахнет как в конюшне.

— Наверное. — Я с любопытством смотрел на нее и ждал.

— Вот, я принесла. Похоже, тебе это больше всего понравилось. — Она протянула мне морскую свирель.

Я посмотрел на короткие толстые трубки, связанные вместе полосками кожи. Они действительно больше всех понравились мне из трех инструментов Пейшенс. У арфы было слишком много струн, а звук флейты был чересчур пронзительным для меня, даже когда на ней играла Пейшенс.

— Госпожа послала это мне? — озадаченно спросил я.

— Нет, она не знает, что я это взяла. Она решит, что свирель затерялась в ее беспорядке, так часто бывает.

— А почему ты принесла ее мне?

— Чтобы ты практиковался. Когда немножко освоишься, принесешь назад и покажешь леди, чему научился.

— Но почему?

Лейси вздохнула:

— Потому что тогда бы ей было легче. А от этого и моя жизнь стала бы гораздо легче. Ничего нет хуже быть горничной у такого павшего духом человека, как леди Пейшенс. Она отчаянно хочет, чтобы у тебя хоть что-то получилось. Она продолжает испытывать тебя, надеясь, что у тебя проявится какой-нибудь внезапный талант и она сможет хвастаться тобой и говорить людям: «Смотрите, видите? Я же говорила вам, что в нем это было». Ну вот, а у меня есть собственные мальчики, и я знаю, что с ними так не бывает. Они не учатся и не растут, и у них нет манер, когда вы на них смотрите. Но стоит только отвернуться, а потом посмотреть на них снова — и пожалуйста, они уже стали умнее и выше и очаровывают всех, кроме собственных матерей.